Легко ли быть художником в Латвии? Можно ли выжить за счет продажи искусства? Как влияет на творческий процесс пандемия? Можно ли научиться рисовать и развить креативность, если нет природного таланта? Об этом и многом другом мы поговорили с художницей Каринэ Паронянц. Работы Каринэ сейчас можно увидеть на групповой выставке в рижском Доме культуры «Зиемельблазма».
Картины Каринэ Паронянц не спутаешь ни с чьими другими – они яркие, витальные, навеянные южной экзотикой. На холстах распускаются затейливые цветы, манят взор спелые фрукты – арбузы, гранаты. Работы Каринэ могут служить прекрасным антидепрессантом, путешествием в мир, где радость жизни бьет ключом.
Мы встретились с Каринэ в рижском Ботаническом саду, в одном из старых административных зданий, где сейчас находится ее мастерская. Пандемия сподвигла художницу отказаться от аренды студии в центре города и переехать поближе к дому. Это позволяет больше времени проводить с маленькими дочками. Да и в опустевшем Ботаническом саду художнице не скучно: есть возможность сосредоточиться на творчестве, в перерывах – любоваться природой. Когда придет лето, Каринэ снова собирается устроить в Ботаническом пленэры для своих учеников.
Танцы остались в прошлом
– Вы начинали как хореограф, ставили танцевальные шоу, преподавали восточные танцы. Этот этап для вас позади?
– Нет, начинала я как живописец, танцы были юношеским увлечением, которое осталось в прошлом. Сейчас понимаю, что танцы для меня тоже были формой визуального искусства, эквивалентом живописи. Поэтому мои постановки были такими красочными, театрализованными. Я увлекалась индийскими, испанскими и арабскими танцами, в нулевые в Латвии они были в моде. Хобби в итоге переросло в создание танцевального театра. Но уже тогда я писала картины, училась в Академии художеств. Хотелось больше времени уделять живописи, не разбрасываться, поэтому с танцами завязала.
– Никогда не жалели о своем решении стать художником?
– Конечно, нет. Я рисовала с раннего детства и уже тогда неосознанно понимала, что моя жизнь будет связана с искусством. Конечно, в Латвии художником быть не просто – приходится быть человеком-оркестром – и продюсером, и менеджером. Я сама и аннотации на картины пишу, и выставки устраиваю, и картины продаю. Приходится быть в процессе 24/7, поскольку это не работа, а образ жизни. Хотя мечта найти своего куратора или арт-агента меня не покидает.
QR код как орнамент
– В последнее время на смену царству флоры в ваших картинах пришли более жесткие геометрические формы. С чем это связано?
– Меня заинтересовал контраст биологических природных форм и жестких конструкций, которые создает разум человека. Человек обычно мыслит конструктивно и отрезками. И многие из нас стремятся отрезок сделать вектором, задать ему импульс, достичь какой-то цели. Конструкции окружают нас и в физическом мире. Например, я была совершенно очарована полуразрушенной теплицей из Ботанического сада, начала ее рисовать. Для меня она – завершенный концептуальный объект, удивительная конструкция, позволяющая передать игру света и тени.
Я работаю в сложной технике лессировки, когда один прозрачный слой наслаивается на другой – в некоторых картинах слоев более сотни.
– Что дает такая многослойность?
– Многослойность позволяет зрителю погрузиться вглубь картины, стать соучастником творческой игры. Один мой знакомый анимировал мои картины, разложив их на слои, получилось интересно. Каждый слой позволяет зрителям увидеть что-то свое. Например, на картине «Когда поток мыслей принимает четкие формы» кто-то видит струны, кто-то паруса, кто-то порталы, которые уходят в бесконечность.
– Не так давно на ваших картинах появилась латышская символика. С чем связан интерес к ней?
– Летом я писала цикл картин, посвященных латышским орнаментам. Погрузившись в тему, открыла для себя, что в разных культурах вечные символы – огонь, солнце – похожи друг на друга, например есть сходство у солнечного круга, символа инь и ян и нашей Сакты. То же и с артефактами. Латышский пузурс (древнее подвесное украшение для дома из соломы – такие есть и у других народов) похож на русскую соломенную птицу счастья и на индейских ловцов снов. Наши умельцы создают из соломы такие красивые кружева – своего рода модель космоса.
– Как началось ваше увлечение пузурсом?
– Ко мне пришли владельцы одного крупного местного производства. Они запускали новую линию экопродуктов и решили заказать мне очень латышскую картину – с полями, травами и цветами латвийских лугов. Они хотели, чтобы картина стала их талисманом, транслировала философию их компании, чтобы ее фрагменты можно было использовать на упаковке товаров.
– Вы сразу согласились?
– Да, хотя и удивилась, что ко мне пришли с подобным запросом. Но затем вышла на тему пузурса, и конспективно вписала в картину 68 трав, которые растут на латвийских лугах. В итоге так увлеклась темой, что написала цикл из двенадцати картин.
Меня зацепило, что форма пузурса перекликается с явлениями, открытыми наукой – такими как кристаллическая решетка, строение молекулы, траектории движения атома. Думаю, эстетические законы, наше стремление к пропорциям золотого сечения – все это в нас заложено на уровне молекул и атомов.
Мне кажется, что и QR-код наших ковид-сертификатов – это по сути современный орнамент, только сгенерированный компьютером. Ведь в разных культурах орнаменты всегда были носителями информации, закодированной в виде стилизованных образов, символов. И QR-код продолжает эту традицию. У меня есть задумка в одной картине скомбинировать QR-коды вместе с моими «фирменными» арбузами.
Ван Гог за полтора часа
– Как вам кажется, нужно ли современным художникам академическое образование?
– Хотя сейчас два самых модных слова, это концепт и проект, для художника академическая основа важна – знание анатомии и академический рисунок, история искусств, теория цвета и композиция – без этого никуда. Потом можно уходить от этого. Нельзя начинать с «Черного квадрата», хотя можно путем интеллектуальных усилий к нему прийти. Когда обыватели говорят «Я тоже так могу» – это обесценивание. Скопировать можно, а додуматься сложно.
Мне кажется, цифровая среда обесценивает многие вещи в искусстве. Особенно – разные онлайн-курсы а ля «Вся мировая живопись за три часа». Или дамочки в Инстаграме выкладывают копии «Подсолнухов» Ван Гога, созданные за полтора часа. И люди, которые не в теме, начинают гордиться: «Я могу рисовать как Ван Гог». Но при этом теряется грань, возникает непонимание того, что такое искусство, в чем его суть. Ведь художник – это не принтер, не копировальный автомат.
Ко мне тоже на мастер-классы приходят клиентки из серии «Я папе обещала Айвазовского подарить на следующей неделе». И смотрят на меня с надеждой.
– И что вы им говорите?
– Объясняю, что невозможно научиться живописи в отрыве от рисунка, от композиции, от истории искусства. Что нужно знание перспективы, основ колористики. Все это мы тоже проходим на уроках.
– Какие еще запросы на мастер-классах?
– Многие приходят, чтобы расслабиться, отдохнуть. У меня был клиент – капитан дальнего плавания – хотел заниматься творчеством. Приходят образованные дамы, врачи, юристы, за новым опытом. Иногда приходят поверхностные дамочки, чтобы потусить, запостить фото своих работ в Инстаграме и зачекиниться на фоне чужого мольберта. Как правило, они надолго не задерживаются. А вот мои образованные ученики ходят годами, поэтому приходится быть в тонусе, придумывая новые темы занятий.
– Можно ли научиться рисовать на онлайн-курсах?
– Технике можно обучиться, научиться копировать. Но вопрос в том, насколько техника имеет отношение к искусству.
– Наверное, у тех, кто рисует для себя, нет стремления сказать новое слово в искусстве?
– Обычно да. Но если раньше цензура отфильтровывала искусство и до зрителя доходили профессиональные произведения, то сейчас критерии размыты и богатые домохозяйки теснят хороших художников, устраивая свои вернисажи.
– А что в этом плохого? Может быть важнее не профессионализм, а драйв и эмоции, которые в своих произведениях передает человек?
– В наше время это популярная тема, мол, главное – не профессионализм, а самореализация. Я считаю, что в искусстве должно быть и то, и другое. Что оно не сводится к механическому повтору действий, которым тебя научили. Иначе творческий элемент исчезает.
– Разве креативность, творческий дух нельзя развить?
– Можно, но это непросто. Можно развить и хороший вкус, и чувство цвета. Но умение видеть сложно воспитать, если этого не дано.
– Приходят ли к вам одаренные люди?
– Конечно. До локдауна у меня занималось много молодых ребят, некоторые из них потом поступили учиться за границу – кто на архитектора, кто на дизайнера.
– Меняется ли у ваших учеников восприятие искусства?
– Да, конечно. Многие говорят, что стали цвета воспринимать по-другому, начали больше деталей замечать в повседневной жизни. Законы живописи, теория цвета, правила перспективы – это практически законы жизни. Их знание очень расширяет сознание.
Для многих моих учеников занятия живописью – это и путь к себе, и своего рода арт-терапия. Ученики признаются, что после рисования ощущают прилив энергии, перестают грузиться, на многое смотрят философски.
Голос крови
– На ваше искусство сильное влияние оказали армянские корни?
– Безусловно, наша кровь, наш генетический код знают о нас больше нашего сознания, предопределяют нашу жизнь. Мне национальная тема очень откликается. Я сейчас готовлю цикл посвящения режиссеру Сергею Параджанову, перед которым преклоняюсь – хочу положить на холст отрывки из его сценариев, создать реплики на тему. Параджанов был не просто режиссером, а большим художником. Я уже 15 лет на заданную им тему «цвет граната» рефлексирую.
– Вы часто бываете в Армении, у вас есть там родственники?
– Бываю нечасто, поскольку родни там не осталось. Мой дедушка родом не из Еревана, а из старой Армении, из той части, которая сейчас находится на территории Турции. После геноцида, когда армяне бежали, их раскидало по всему миру. В детстве я часто в Армению ездила – у моего дедушки и у отца там было много друзей. Тогда Армения процветала. С детства помню красиво одетых женщин в золотых украшениях, беззаботную жизнь, людей, пьющих кофе. Ощущение было как в старых итальянских фильмах с сицилийским флером – много людей за столом, все наслаждаются жизнью.
Когда четыре года назад я побывала в Ереване со старшей дочкой, беременная младшей, то поймала то же ощущение, что и в детстве: жизнь кипит даже ночью, люди сидят в кафе, звучит живая музыка.
Хотя народ с советских времен заметно обеднел. Люди ездят на старых советских машинах и автобусах, меня поразило, что таблетки в аптеке можно купить поштучно. А когда мы с художниками из разных стран ездили в горы на пленэр, было ощущение, что я попала на 100 лет назад.
Но поездки были чудесными. Мы ездили по монастырям, по святым местам.
– В Латвии с армянской диаспорой вы общаетесь?
– Поддерживаю отношения, но во время пандемии стала реже ходить в армянскую церковь. А раньше ходила, пыталась выучить армянский язык, но давался он нелегко, в семье со мной на нем не говорили.
Шанс дают большие города
– Как вы чувствуете себя в латышской арт-среде?
– Чувствую себя комфортно. Но скажу честно: у нас в сфере искусства страна довольно коррумпирована – есть два десятка титульных художников, которые придерживаются «генеральной линии партии» и из года в год получают гранты на проекты. А их кураторы сидят в комиссиях, которые гранты выделяют. Остальные художники, среди которых и я, из года в год подают проекты в фонды и получают отказы. Я ни разу не получала поддержку в Латвии, только за границей. Когда тебе в очередной раз пишут «То, что вы делаете, неактуально», становится обидно. Иногда кажется, что с советских времен мало что изменилось – деньги и возможности получают одни и те же люди. Множество прекрасных мастеров не имеют никакой поддержки. Но как мы знаем, в истории, вопреки сложным обстоятельствам, остаются именно они.
– Как же вам удается выживать? За счет продажи картин?
– Да, я живу именно на заказы, живу за счет того, что мое искусство рентабельно. У меня есть постоянные клиенты. Конечно, благодаря искусству в Латвии прожить очень тяжело. Со стороны кажется, что 3 тысячи евро за картину – это дорого. Но, чтобы прийти к такой цене, надо проделать долгий путь, люди часто этого не понимают. Ведь в цену картины входит и оплата мастерской, и месяцы работы, и организация выставок.
В Латвии мало людей, которые могут себе позволить покупать профессиональное искусство. Но мои клиенты возвращаются – купили картину в гостиную, потом просят картину в спальню или в детскую. Потом – друзьям в подарок.
С работами как с детьми – отдал куда-то, но остаешься с ними в контакте. Конечно, не очень хочется, чтобы твои картины покупали под цвет тумбочки или обоев. Но что поделать? Ведь и великие художники писали на заказ, расписывали дома богатых людей.
– Множество творческих людей из Латвии уехали за границу. У вас не было мысли о переезде?
– Сейчас я уже понимаю, что сделать это стоило.
Шанс художникам дают большие города – Париж, Лондон, Нью-Йорк, Берлин – если вовремя там оказался. Возможно, в Латвии я подзадержалась. Но я еще не теряю надежды открыть для себя новые территории.
– В мегаполисах конкуренция больше. Вас это не пугает?
– Это так, но и возможностей там больше и рынок обширнее. И среда, как мне кажется, дружелюбнее. Те, кто уехал, получают гранты, финансирование от государства, открывают свои студии и мастерские. У нас же идет борьба за выживание.
Не трачу силы на лишнее
– В своих дочках вы видите творческие задатки?
– У старшей, которой пять лет, вижу задатки к рисованию. Раньше я активно водила детей в музыкальные кружки, на рисование, на лепку, мы посещали детские музейные мероприятия. Увы, во время пандемии все это прекратилось. Даже в садиках кружки отменены. Дети забыли, что такое реальные уроки танцев, они видят учителей только на экране компьютера. Это очень обедняет.
Вообще массовый переход в виртуальную реальность меня пугает, наверное, я немножко ретроград. Я вспоминаю свою юность, когда еще не было засилья гаджетов, но было чувство, что больше всего успевала.
У многих моих подруг есть домработницы, но все они замучены бытом. Моя мама в моем возрасте и одежду себе шить успевала, и хозяйство вести, и по театрам ходить. Я же не успеваю в телефоне покликать, чтобы вещи купить.
– Как изменило вас материнство?
– У меня изменилось отношение ко времени – так как его стало намного меньше, стараюсь его рациональнее расходовать, расставлять приоритеты, не тратить силы на лишнее.
– От чего вы отказались?
– Я люблю красиво одеваться и была большим шопоголиком. Но теперь вряд ли возьмусь за неинтересный мне заказ, чтобы купить очередной пуховик или ботинки, лучше напишу некоммерческую картину.
Вообще стараюсь ограничивать потребление. Меня стали привлекать самодостаточные люди, которые довольствуются малым. Для меня это экомышление в действии, проблемам экологии посвящены и несколько моих последних работ.
Например, я никогда не гналась за новыми моделями айфонов. Хотя мои ученики-тинейджеры удивлялись, почему я такая стильная, со старым смартфоном хожу.
Мне нравятся вещи с историей. Мне кажется, раньше отношение к вещам было другое – качественные вещи служили долго, хоть и стоили дороже, в цене был ручной труд. По себе замечаю, что красивое платье с вышивкой ручной работы ношу с удовольствием несколько сезонов, а дешевые вещи из H&M могу относить сезон и выкинуть без сожаления.
Заметила, что и к людям мы начинаем относиться как к вещам – разонравится партнер, меняем его как устаревшую модель айфона. Но ведь не встретишь человека, в котором все будет идеально, да и сами мы не идеальны.
Марина СИУНОВА
